— 7 —
Медицинское начальство, наблюдавшее за результатами его действий, донесло, что гомеопатическое лечение не имеет никаких преимуществ перед аллопатическим, и опыты Германа, после трех месяцев, по Высочайшему повелению в Тульчине были прекращены. О деятельности Германа в Тульчинском госпитале мы имеем два свидетельства: одно Зейдлица, которое находим в статье его Ueber die auf allerhösten Befehl im St. Petersburger Militärhospitale angestellten homöopathischen Heilversuch, писанной в начале тридцатых годов; другое — самого Германа, в его отчете, предоставленном Медицинскому департаменту Военного министерства по окончании своих кратковременных опытов. Проверив одно свидетельство другим и приняв во внимание обрисованную Германом обстановку Тульчинского гомеопатического госпиталя, беспристрастный читатель не затрудниться открыть настоящую причину, по которой гомеопатическое лечение должно было прекратиться.
По словам Зейдлица, в течении двух месяцев в гомеопатическое отделение Тульчинского госпиталя поступило 128 больных, из которых выздоровело 65, умерло 5 и осталось в лечении 58. В тот же срок времени в аллопатическое отделениe было помещено больных 457 чел., из коих выздоровело 364, осталось в лечении 93, умерло же ни одного.
Уверение Зейдлица, что в течении двух месяцев из числа 457 чел., пользовавшихся аллопатическим способом, не было ни одного умершего, дает нам мерку той степени доверенности, которой заслуживают слова этого беспристрастного врача.
«По прошествии двух месяцев, — говорит он, — в течении которых Герман показывал свое искусство, от Великого Князя Михаила Павловича последовал приказ: в гомеопатическое отделение ни одного больного не посылать, так как из сравнительных ведомостей оказалось, что новый способ лечения перед прежним никаких преимуществ не имеет».
Прежде всего, заметим, что госпитальная практика Германа продолжалась с 5 апреля по 10 июля 1829 года; следовательно, не два, а три месяца. Далее, Высочайшее повеление о прекращении в Тульчине гомеопатического лечения последовало 10 июля 1829 г., следовательно, paнеe этого времени приказания от Великого Князя не посылать к Герману больных быть не могло, да и из отчета Германа видно, что с 5 июня по 5 июля в больницу поступило 36 человек. Допустим однако же, что распоряжение Великого Князя Михаила Павловича было сделано относительно только больных одного Гвардейского корпуса и что, стало быть, в течении третьего месяца могли к Герману отсылаться больные из других частей войск, тогда все-таки остается для нас непонятным — почему Зейдлиц, говоря о результатах гомеопатического лечения, не привел расчета за все три месяца? Зачем, приводя двухмесячный расчет, т.е. с 5 апреля по 5 июня, он исказил таблицу Германа? Герман официально доносил, что в течении вышеупомянутых двух месяцев больных к нему поступило 128 человек, из них выздоровело 65, выздоравливавших (convalescentes) было 15 получивших облегчение (in statu meliori), 20 оставшихся в прежнем положении (in statu codem) 23, умерших 5. По словам же Зейдлица, из числа 128 челов. выздоровело 65, умерло 5, а остальные 58 чел. показаны огульно оставшимися в лечении, без оговорки, что 15 из них уже выздоравливали, а 20 получили облегчение, что в данном случае не одно и то же. Повторяем вопросы: почему Зейдлиц не привел результата гомеопатическoго лечения за все три месяца? А вот почему: по донесению Германа, в течении 3-х месяцев больных у него находилось 164 чел., из них выздоровело 123, выздоравливавших ко дню окончания опытов было 18, в лечении оставалось 18 и умерло 6. В этот расчет вкралась ошибка, ибо 123 + 18+ 18 + 6 = 165, а не 164, но ошибка эта не изменяет дела: если мы оказывающегося одного лишнего человека исключим из числа выздоровевших, то и тогда результат окажется настолько блестящим, что в этом отношении он может уступить разве только тем успехам, которые оказались в аллопатическом отделении, где из числа 457 больных в два месяца выздоровело 364, а умерших не было ни одного!
«После того, как обещания Германа не были исполнены, — говорит Зейдлиц, — следовало и правительству лишить его тех привилегий, которые предоставлялись ему по контракту, но Государю угодно было, чтобы контракт был исполнен, а потому Герману было предоставлено оставшееся по условию время дослуживать в Петербургском военном госпитале, где он, под наблюдением главного врача этого госпиталя, должен был испытать, в каких именно болезнях окажет гомеопатический способ лечения свое преимущество». В аллопатической литературе есть еще одно сведение о пребывании Германа в Тульчине, именно в «Медицинском вестнике» 1863 года, где какой-то анонимный автор, прикрывшийся буквой X, поместил «Отрывок из истории гомеопатии в России». В этой статейке рассказывается следующее: «Тридцать два года спустя, после обнародования Ганеманом первой мысли о гомеопатии, когда русская армия в войне с турками гибла от эпидемических придунайских болезней, явился к русскому правительству в Петербург гомеопат Герман, с самонадеянной иронией бросил тень сомнения на наших военных врачей и предложил наделать в армии чудес, если только ему дадут назначенное им самим денежное пособие и полную волю распоряжаться в госпиталях (18291). Правительство заключило
———————————————————————————
1 Герман прибыл в Петербург в 1826 году, следовательно, за три года до компании 1829 года; в Тульчин он был назначен, как мы видели, по инициативе Вел. Кн. Михаила Павловича, а не напрашиваясь "делать в армии чудеса". Автору следовало бы доказать не одними словами как навязчивость Германа, так и то, что он "с самонадеянной иронией бросил тень сомнения на наших военных врачей", иначе мы можем ему и не поверить. Что Герман на предложения правительства заняться лечением на театре войны предложил свои условия — это вполне естественно, но чтобы он выговаривал себе право распоряжаться в госпиталях, следовательно и в аллопатических (ибо гомеопатический госпиталь был один) — это со стороны г. X. вероятно обмолвка, чтобы не сказать больше. Что Герман стал бы делать в аллопатических госпиталях?
с ним контракт на срок службы, дало денег, выписало ему из-за границы гомеопатическую аптеку и отвело госпиталь в Тульчине. В этом госпитале Герман распоряжался как хотел, а между тем смертность в нем превосходила всякое вероятие. Чтобы оправдать себя и гомеопатию, Герман придумал отговорку, будто ему дают из других госпиталей самых трудных и неизлечимых больных. Корпусный командир генерал Депрерадович, живший в Тульчине же, отстранил и этот предлог, приказав отсылать к Герману больных прямо из команд и вовсе не посылать из других госпиталей, но и это не помогло — смертность не убавилась. Герман был в отчаянии и чуть не посягнул на самоубийство. Между тем, в Тульчин приехал покойный Император Николай, спросил об успехах Германа и не получил никакого ответа. Депрерадович не посмел сказать ему неприятной правды. К cчacтию, он сам догадался, отменил прежнее распоряжение о гомеопатическом лечении и отослал Германа в Петербург — дослуживать контрактный срок в сухопутном тамошнем госпитале»1. Мы не знаем, кто этот икс, — находился ли он в Тульчине и был личным свидетелем всего того, что рассказывает, или же он принадлежит к «сочинителям» позднейшего времени. Последнее, кажется, вернее, ибо если бы он был в Тульчине, то конечно по совести не мог бы рассказывать таких вещей, как например, что у Германа смертность превосходила всякое вероятие, что он чуть не посягнул на самоубийство и проч. Нет сомнения, что X все это передает по правдивому преданию кого-либо из тех врачей, коллег Зейдлица, которые, по словам последнего, «за какие-нибудь 700 руб. должны были приносить в жертву ужасам воины и жизнь, и драгоценные свои познания». Из всего рассказа X можно поверить только одному, что Император Николай действительно сам догадался… но не в неуспешности гомеопатического лечения, а в том, что в тульчинском медицинском персонале происходит что-то не ладное, и он отослал Германа в Петербург. Последнее распоряжение Государя так же, как и Зейдлиц, мотивирует тем, что Император Николай, руководившийся в своих действиях высокой честностью, желал выполнить заключенный с Германом контракт; но возможное ли дело, чтобы Он, после того, как убедился в Тульчине в бесполезности гомеопатического лечения, при котором смертность превосходит всякое вероятие, из одного только великодушия дозволил бы Герману дальнейшую практику? Там, где дело шло о благе всего народа и ближайшим образом о благе любимой и высоко ценимой им русской армии, стал ли бы Император Николай чиниться с каким-нибудь Германом? Имей он убеждение, что Герман искатель фортуны, шарлатан, каким хотели его выставить, то конечно он был бы выпровожден за границу в 24 часа… Нет, по всей вероятности до Николая дошли слухи о жалобах Германа на неблагоприятную обстановку в Тульчине, созданную интригами благонамеренных коллег, и вот справедливый Государь желает знать правду. Но он забыл, что правда редко доходит до слуха царей.
Герман вернулся в Петербург.
Здесь, на глазах Государя, было не совсем удобно прибегнуть к тем же приемам борьбы с гомеопатией, какие употреблялись в Тульчине; надо было придумать что-нибудь другое, и придумали… Главный медицинский инспектор баронет Вилье, по разрешении Герману заниматься в Военно-сухопутном госпитале лечением по гомеопатическому способу, приказал главному доктору этого госпиталя Гиглеру (Giegler) рядом с гомеопатическим отделением устроить палату экспектативную, с целью весьма понятной — доказать, что лечить по способу Ганемана — все равно, что не лечить вовсе. Но тут, говорят, вышел маленький скандал: Гиглер, следя внимательно за результатами гомеопатического лечения, будто сам стал гомеопатом… Нет причины не верить этому; по крайней мере, сам Зейдлиц рассказывает, что «доктор Гиглер ограничился ролью простого зрителя», что «вместо того, чтобы зорко следить за ловкими проделками гомеопата, он сам изучал это искусство, завел у себя гомеопатическую библиотеку и аптеку и в отделении порученном его надзору и контролю сам лечит по гомеопатическому способу». Может быть наши противники возразят нам, что изучение Гиглером гомеопатии и его терапевтические занятия вовсе не доказывают того, что он стал на сторону нового учения; что имея поручение наблюдать за результатом действий Германа, он необходимо должен был ознакомиться как с теоретическим учением гомеопатии, так и с практикой; что если бы он признал преимущество гомеопатического лечения, то в отзыве своему начальству не поставил бы его наряду с выжидательным способом, а тем более не поставил бы ниже аллопатического.
Таким по-видимому основательным возражениям мы противопоставим опять-таки Зейдлица, который говорит, что «Гиглер, обольщенный приветливым обращением Германа, при самом уже начале чувствовал себя расположенным к новому лечению, тем более, что значительная смертность в аллопатическом госпитале производила на него подавляющее впечатление». В этих словах слышится упрек, который Зейдлиц не сделал бы Гиглеру, если бы последний, изучая гомеопатию, в конце концoв пришел к отрицанию ее. Что же касается тех отзывов о гомеопатии, которые приписываются Гиглеру, то они могли быть вызваны желанием или прямо приказанием начальства. Понятно без дальнейших объяснений, что Гиглеру, при его служебном положении, обнаруживать и доказывать свои суждения в пользу гомеопатии было не совсем удобно, и в этом случае он поступил точно так же, как поступил и Маркус.
Зато сам Зейдлиц в противодействии гомеопатии остался совершенно верным и последовательным прежнему образу своих действий. Дозволение Герману продолжать опыты в Петербурге, вместо того, чтобы вовсе прекратить их, как того хотелось Зейдлицу, естественным образом усилило в нем враждебное чувство и раздражение, которых он не мог скрыть, как скоро заходила речь о гомеопатии и Германе. Так, говоря о петербургских опытах последнего, он находит приличным употреблять такие, например, выражения: «Ганеман — крикун, поднявший тревогу из-за некоторых обращавшихся в практике отживших и негодных теорем», «осуждать несостоятельность и несовершенство медицины — дело шарлатанов», «гомеопатия исчезнет и превратится в ничто, подобно мыльному пузырю, который тем скорее лопается, чем сильнее надувается», «одни только аллопаты могут сознательно прилагать к делу свое искусство, гомеопаты же вечно играют в жмурки», «эти сотни симптомов, которые, по словам гомеопатов, будто бы проявляются в организме при испытании на нем лекарств — что это, как не ложь?», «динамизация лекарств — ничего больше, как хитро придуманная гипотеза». «Если б я даже еще не был убежден, — говорит Зейдлиц, — что децилионная доля грана есть бессмыслица, что нет никакой возможности изолировать больного от вредного влияния окружающей его природы, что потенцирование лекарственного вещества есть ничто иное, как выдумка гомеопатов, что, наконец, все лечение их сводится к нулю, так тогда к этим убеждениям привели бы меня опыты производившиеся в Петербургском госпитале по Высочайшему повелению».
После того спрашивается: какого беспристрастия, какой справедливости можем ожидать мы от Зейдлица в его отзыве о действиях Германа и в оценке нового способа лечения, когда у него все уже предрешено, когда при обсуждении положений гомеопатов, вместо научных пpиeмов, он прибегает к брани и насмешкам? Так, например, он говорит, что опыты Германа в Петербургском госпитале продолжались 7 месяцев, тогда как занятия его начались в ноябре 1829 г. и кончились в марте 1830 г., следовательно продолжались всего только 5 месяцев; дальше, по показанию самого Зейдлица, больных в гомеопатическом отделении было 431 чел.; между тем, подвергая критической оценке гомеопатическое лечение, он рассматривает 50 историй болезней, почему же не все 431? И притом, какие это 50 историй — первые ли по порядку вступления больных или взятые из всегo числа по усмотрению Зейдлица? Но в последнем случае где ручательство в том, что они взяты случайно, а не по выбору, как веденные с меньшей осмотрительностию? Неужели же они все одинакового достоинства? Вопросы эти остаются для нас темными, и только отчасти находим разъяснение их в том тоне (c’est le ton qui fait la musique), на который настроено его заключение о действиях Германа в Петербургском госпитале. «Результат опытов был таков, — говорит он, —
400 больных были записаны в книгу выздоровевших
(Те Deum laudamus! Тебе Бога хвалим!)
31 — в книгу умерших
(Orate pro nobis! Молитесь за нас!),
а 20 000 р. были положены в карман гомеопата!
(Ex ungue leonеmi — Виден хищник по когтям!)».
И коротко, и ясно, а главное — научно, прибавим мы от себя.
После пятимесячных занятий Германа медицинский синклит спешил вывести свои заключения о гомеопатическом способе лечения и довести их до сведения Высочайшей власти. Дело повелось установленным порядком. От Военно-сухопутного госпиталя был представлен в Медицинский cовет отчет об опытах лечения Германа; отчет, само собой разумеется, составленный в том направлении, как того желало военно-медицинское начальство. Заручившись таким документом, Медицинский совет, чтобы «оградить медицину» от ереси, решился навсегда покончить с гомеопатией, но пока члены его судили и рядили о мерах к искоренению ее и придумывали планы к приведению в действие своих намерений, над Рoccией разразилось страшное бедствие…