— 18 —
Чтобы дать понятие о том, в каком тоне написана эта статья, приведем несколько образчиков выражений Даля. Так, Ганемана он называет «малоумным, злоумышленником… Павлушка — медный лоб, шарлатан». «Органон» — мастерской набор хлама из лоскутного ряда науки врачевания». «Критик (Фридрих Александр Симон-младший) решился исходить всю болотистую область «Органона» и предостеречь всех собратий своих, кои могли бы по неведению забрести в сии Понтинские болота, а кто однажды забредет в оные, легко может увязнуть по шею, даже по уши, как то случалось неоднократно с известными и всякого уважения достойными людьми». «Теперь принялся он (Ганеман) снова пользовать и исцелять и во первых в Георгиентале, в больнице умалишенных, которая кажется и подействовала на него гомеопатически, т.е. подободейственно…». «Ганеман умел поселять к себе какое-то благоговение или подобострастие странным образом обхождения своего и важным строгим тупым педантизмом». «В 1829 году празднован там (в Кетене) великолепно докторский 50-летний юбилей его многочисленными учениками и послушниками, кои попировали, приняли благословение от лжепророка и наставника всеразводителя своего и разлились бесконечно тонким слоем по Вселенной». «В основании своем гомеопатия есть бред, доказательства и ссылки ее — ложь и неправда». «Гомеопатия есть презрительный шарлатанизм самого низкого разряда… Учение это — зло по себе, яко ложь и неправда, зло в последствиях своих, яко затмевающее ум и разум и лишающее нас благого дара мыслить, а все чудотворные действия ее не иное что, как богатырские сказки». Заключая свою статью, Даль говорит: «Кто из всего вышесказанного не убедился вполне в злоумышлении или слабоумии Самуила Xриcтиaнa Фридриха Ганемана, тот да приговорит себя за это к эпитемии — к прочтению последнего полновесного творения бессмертного мужа, творения, служащего достойной погремушкой для дурацкого колпака его; в нем силится Дон-Кихот и повествователь Шехерезады доказать, что всякая без изъятия болезнь, не исключая ни кори, ни оспы, ни воспалений, ни простудной или иной лихорадки ниже отступающего от надлежащего положения младенца в утробе материнской, что все это есть следствие — отгадайте чего? вогнанной или еще не обнаружившейся чесотки. Так братия — Nol sen venuti ad Iuogo — мы подошли к тому месту, где, как я сказывал вам, увидим мы утративших рассудок». «Отпечатаем напоследок косыми буквами итог всего того, что заставил нас высказать лжепророк о мнимом способе своем или системе врачевания и об уложении оного, о книге под названием «Органона»: из «Органона» Ганемана нельзя научиться ничему доброму или полезному в отношении к опытной медицине; это есть только замечания достойный памятник заблуждений ума человеческого, выродков уносливого воображения и жалкой, безрассудной переимчивости и страсти к новизне немалого числа современников».
Мы с намерением распространили эти выписки, чтобы во-первых показать, как мало церемонились наши противники в выборе выражений, когда дело касалось гомеопатии и гомеопатов, а во-вторых, чтобы дать точку сравнения с мнениями, высказанными впоследствии тем же самым лицом и о том же самом предмете. Из гомеопатов никто не возражал ни Далю, ни другим ученым оппонентам старой школы, и кто бы тогда мог подумать, что этот неблагодарный труд выпадет на долю самого же Даля? А так случилось: гонитель Савл обратился в апостола Павла. Случай этот настолько любопытен и поучителен, что мы должны рассказать о нем подробно.
Даль родился в конце 1801 года. Отец его, родом датчанин, по окончании образования в одном из германских университетов приехал в Россию, поступил на службу врачом и впоследствии занимал должность генерал-штаб-доктора Черноморского флота. Сына своего он определил в Морской кадетский корпус, откуда, после пятилетнего пребывания, молодой Даль был выпущен на службу мичманом в Черноморский же флот.
Не имея особенного призвания к морской службе, он после смерти отца (около 1823 года) оставил ее и 24 лет отроду поступил на медицинский факультет Дерптского университета, где вместе с ним слушали медицину известные потом доктора Пирогов и Иноземцев. То было время, когда в Германии, взволнованной реформой Ганемана, шли жаркие и ожесточенные споры, уже при самом начале своем разделившие врачей на две враждебные пapтии; движение не ограничивалось пределами Германии, но переходило из одной страны в другую, производя везде одно и то же явление — образование двух школ, старой и новой медицины. У нас, как мы видели, тоже в это время в Дерпте велись, благодаря добрым намерениям споривших, не озлобленныe, но напротив дружеские беседы между поборником нового учения доктором Штегеманом и профессором Заменом. Понятно, что после того, как гомеопатия стала предметом общего внимания медицинского миpa, дерптские профессора не могли на лекциях своих обходить ее молчанием, но первое знакомство Даля с новым учением, вынесенное им из этого источника, не смотря на некоторые моменты по-видимому остановившие его внимание и способные дать толчок его пытливому уму, не привело ни к чему, кроме сомнения и отрицания.
«Я обучался в Дерптском университете, — рассказывает он про себя; — там, в мое время, говорили о гомеопатии, как говорят обыкновенно о проказах Картуша. Мне и в голову не приходило спорить или даже сомневаться; я слепо верил, бесконечно уважаемым мной и поныне наставникам, и мне казалось горько и больно, что такой дерзкий обман мог найти столько последователей и поборников. Но мне случилось однажды увидеть своими глазами, что жаба (angina tonsillarum) была излечена совершенно, в течение нескольких часов, одним гомеопатическим приемом. Наблюдение это меня крайне поразило. Но утро вечера мудренее. Переспав ночь, я стыдился легковерия своего и старался сам себя убедить, что это или обман, или ошибка в наблюдении с моей стороны, или случайность. Но каково было мое изумление, когда один из самых основательных, положительных и осторожных ученых наших, а именно профессор Замен, заметил однажды в клинике мимоходом, что несмотря на все недостатки гомеопатического учения, действительность беcконечно-утонченных снадобий его не подлежит в иных случаях никому сомнению, и присовокупил еще, со свойственной ему убедительной cyxocтью, не терпящего никакой лжи, что он сам испытал неоднократно действие этих средств. Это было сказано человеком, к которому я питал бесконечное доверие. Я не спал почти всю ночь — так работало во мне coмнениe, недоумение и жажда познать истину. Но вскоре здравый рассудок взял верх, я привел себе на память все доказательства ничтожности бесконечно растертых и разжиженных снадобий и старался не думать более об этом диве дивном, чуде чудном, от которого у мыслящего человека должна вскружиться голова и ум может зайти за разум. Короче, удобнее и сообразнее со здравым смыслом было не верить, и я не верил».
С такими убеждениями Даль оставил университет. Окончив курс со степенью доктора медицины, он в 1828 году был определен военным врачом и назначен в действующую армию в Турции, где занимал должность ординатора в подвижном госпитале. Во время турецкой кампании ему еще раз пришлось встретиться с гомеопатией, о которой тогда в армии было немало толков между врачами по поводу тульчинских опытов Германа. В 1829 году, находясь в Яссах, Даль сошелся с каким-то иностранцем-гомеопатом (Герман?) и просил его сделать над ним самим опыт, но опыт почему-то не удался, и Даль остался при прежних своих убеждениях. Приезд в армию Зейдлица, которого Даль уважал и считал своим другом, по всей вероятности немало способствовал стойкости его предубеждений против новой медицины. Об этом времени Даль говорит так: «Вступив на поприще службы, слышал, видел и читал я один только жалобы на обман и ложь гомеопатов».
Говорят однако же3, что Даль во время пребывания своего в действующей армии, став лицом к лицу с врачебной практикой, начинал чувствовать разочарование и в аллопатической медицине… По заключении Адрианопольского мира, мы видим Даля короткое время ординатором Киевского военного госпиталя, потом врачом в войсках, действовавших в 1830–1831 годах в Польше, и наконец, по окончании военных действий, опять ординатором в С.-Петербургском сухопутном военном госпитале, где ему поручено было отделение глазных болезней, которыми он в то время занимался специально. Недолго однако ж и здесь продолжались его занятия: потеряв веру в медицину, он оставил ее, вышел в отставку, и бросив практику, занялся литературой. О гомеопатии он был прежнего мнения. «Военная жизнь и походы, — говорит он, — удаляли меня от способов познать и испытать дело это основательно. Я не имел случая сойтись ни с одним порядочным, знающим и совестным гомеопатом, а сходился с одним или с двумя такими, какие есть и аллопаты, и которые, если не грешу, позволяли себе шарлатанить. Они в числе выздоровевших от холеры показывали таких, которые в другой были болезни. Это вовсе отбило и веру и уважение мое к этой школе: негодование мое возрастало и усиливалось, и я острил над гомеопатами где и как случалось, полагая, что подобная галиматья и небывальщина достойны одного только посмеяния. Наконец сошелся я, после долгой разлуки, с человеком мне очень близким и несказанно много уважаемым: достоинства его оценены уже ныне всей столицей. Признаюсь, мне льстило, что мы сошлись с ним во мнении о гомеопатии и в выводе из мнимых опытов наших. Я, не призадумавшись, принял предложение его осмеять школу эту, по достоинству ее, в глазах всех благомыслящих людей; выставить ее во всей наготе ничтожества, предостеречь легковерных и опозорить обманщиков. Следствием этого была составленная нами выдержка из книжки Симона, статья, напечатанная в 1833 году в «Сыне Отечества».
Это была самая та самая статья, из которой мы привели выписки. Новый род занятий Даля ввел его в тот литературный круг, представителями которого были лучшие наши писатели: Жуковский, Пушкин, кн. Вяземский, кн. Одоевский и др. У Жуковского он познакомился с его другом Василием Алексеевичем Перовским, бывшим в то время Оренбургским военным генерал-губернатором, и в мае месяце 1833 г., по его приглашению, отправился служить с ним в Оренбург, где, пробыл семь лет. В этот то период времени совершился переворот в убеждениях Даля, изменивший взгляд его на медицину. Первый случай, поколебавший в нем недоверие к гомеопатии, был таков. Оренбургский полицеймейстер майор Соколов (впоследствии тесть Даля), человек уже пожилой, страдал опухолью на левой пясти. Вследствие неосторожного придавления этой опухоли у него сделалось воспаление надкостной плевы, а затем костоеда левой плечевой кости с хрящевым перерождением ее. Уже более года страдал больной, оставленный и приговоренный тремя или четырьмя врачами, принимавшими сердечное участие в его положении. «Позвали и меня, — рассказывает Даль, — хотя я в то время уже покинул врачебное поприще. Вся рука до плеча, толщиной в ляшку, лежала колодой на подушке; около запястья сквозные язвы изливали гной и сукровицу самого дурного вида; щуп нигде не находил кости и натыкался на хрящеватое изменение ее; изнурительная лихорадка длилась месяца уже два и усиливалась; тело измождено. Стол заставлен хинными настоями, каплями кислот, отваром исландского мха и проч. Bcе мы были одного мнения, что руку должно отнять, но как приступить к этому, когда ровная опухоль с отеком идет вокруг до самого плеча и нет средств узнать до которых мест идет болезненное изменение костей и в каком состоянии верхняя половина плечевой кости? Сверх того изнурение и слабость больного были таковы, что никто из нас не смел надеяться на счастливый исход. В числе приглашенных был и гомеопат, — в подобных случаях зовут всякого, и аллопаты этому не противятся — путешественник, ботаник, кажется доселе живущий в Сибири. Назову его: это был Лессинг. Будучи во всем одного с нами мнения, он однако же полагал, что гомеопатическое лечение в три-четыре недели может обнаружить состояние руки и может поправить силы больного. Поглядев друг на друга, мы беспрекословно передали Лессингу безнадежного. Недели через три состояние его было такое: опухоль резким уступом, перехватом, отступила до самого локтя, а отсюда вниз оставалась та же колода; легко было убедиться, что плечевая кость до локтя здорова, но что болезнь достигла уже локтевого сустава. Изнурительная лихорадка скрылась, больной мог есть и сидеть.
Отдав Лессингу полный почет, все мы, аллопаты, рeшили что теперь времени упускать нельзя, пора пришла. Я отнял руку вполплеча, — помню по особой случайности, что это было в четверг; и в четверг же на следующей неделе, то есть ровно на восьмой день, я провел своего больного сотни две шагов по улице: рана срослась, как на клею, в сутки».