— 19 —
Недоверие к гомеопатии поколебалось, скоро должно было придти и полное убеждение…
К В. А. Перовскому приехал в Оренбург родной брат его Алексей Алексеевич. Гость, по словам Даля, держался гомеопатического учения с «твердой и непоколебимой уверенностью». Недовольный результатами аллопатического лечения своего брата, он упрекал врачей. Между Перовским и Далем начались разговоры о гомеопатии, пошли сравнения того и другого метода лечения и, как всегда почти бывает в подобных случаях, разговоры перешли в споры. «После долгих прений, — говорит Даль, — которые всегда оканчивались с моей стороны тем, что я клялся не верить, потому что не могу, покуда не убедят меня мои собственные чувства, я просил и требовал опыта над самим собой, и опыт был сделан, и не один, а столько, сколько нужно для совершенного убеждения, для устранения всякого сомнения о случайности постороннего влияния».
Это было в конце 1833 года, а в январе следующего, 1834 г., Даль писал в Петербург к Зейдлицу следующее:
«Оренбург. Января 1834.
Письмо это, любезный Зейдлиц, на которое я уже давно приготовился, прошу не читать мельком и не бросать его с замечанием: вот еще новый дурак! Напротив я требую, чтобы ты обратил на него все свое внимание, чтобы ты объявил его, если тебе заблагорассудится, в заседании вашего Медицинского общества. Короче сказать, вот в чем дело.
Недавно приехал сюда брат одного здешнего чиновника. Он упрекал нас в том, что мы лошадиным нашим аллопатическим лечением мало сделали пользы его брату. Тебе известно мое мнение насчет гомеопатии, и потому едва ли нужно говорить тебе, что я отвечал. Но я принужден был, как водится, в наказание выслушать целую лекцию о чудесных гомеопатических исцелениях; затем, в свою очередь, отвечал я кратко: человек постигает все предметы, сколько мне известно, только двумя посредниками, т.е. пятью чувствами и разумом. Но как я некоторым из них доселе не убедился в действительности дециллионных частиц, то и не могу верить тому, что упорно противоречит разуму и чувствам. Что же касается до бесчисленного множества чудесных исцелений, которыми гомеопаты ежеминутно готовы вам служить, то я таковые ставлю наравне с действиями талисманов, наговариваний и симпатических средств; как гомеопаты, так и другие шарлатаны выставляют свидетелей, готовых умереть за свое верование мученической смертью; стало, не для чего бы об этом и спорить. Поелику же выслушивать хладнокровно теории гомеопатического врачевания есть настоящая пытка для разума человеческого, то я не могу объявить глупость оных за здравый смысл, не испытав и не узнав оной над собственным моим телом. Гомеопаты, с которыми я доселе имел дело, либо отклонялись от подобного опыта под разными предлогами, как например, некоторые меня уверяли, что средства их не могут действовать на неверующего в них, либо они соглашались со мной на такой опыт, но не имели никакого успеха, подобно некоторому иностранному врачу в Яссах. Следовательно, я имею достаточную причину пребывать в моем неверовании тем более, что я имел счастье или несчастье неоднократно открывать ясно умышленный обман в поступках некоторых гомеопатических врачей. После многих прений и толкований объявил я, что именно малость гомеопатических приемов считаю за величайшее безумие и что не прежде перестану отвергать возможность целебного их влияния, пока не уверюсь в их действительности из опыта сделанного над самим собой. Я был так тверд и готов на всякое испытание, что заправду вызвался проглотить всю предо мной стоявшую гомеопатическую аптеку, не смотря на то что в ней заключался гомеопатический запас на всю живущую генерацию. Разумеется, меня до этого не допустили, но предписали принимать утром и вечером по шести сахарных порошков смоченных дециллионным разжижением древесного угля. При сем я считал ненужным и не стоящим хлопот соблюдать строгую диету. Два дня сряду принимал я означенное средство, на третий почувствовал себя нездоровым». Мне казалось, что я угорел и потому отложил испытание на три дня; потом принимал я удвоенный прием, по 12 порошинок. Уже на следующий день почувствовал я себя весьма нехорошо; я заметил, что это не есть какой-либо мне известный недуг и происходит не от чаду, и хотя я приписал его случайности, однако ж воздержался от порошинок, и лишь по совершенном выздоровлении, через пять дней, принял на ночь 15 и потом поутру столько же порошинок. Но тут я уверился в весьма пронзительном действии этого безумного средства. Всеобщая возвышенная раздражительность нервов, беспокойство, тоска, урчание в животе, неприятный вкус, головокружение, давление в висках, под глазными полостями, головная боль, сильный шум в ушах, наконец сухой кашель с весьма тягостным давлением над грудной костью и столь значительное расстройство нервов, что каждый шум, громкий разговор и в особенности табачный дым сделались мне неизъяснимо противны. С каким напряжением боролся я с сими ощущениями, можешь ты себе легко вообразить, но они меня пересилили; их существование было столь же верно, как и мое собственное. Головокружение, шум в ушах и какая-то мне неизвестная хворость не проходили несколько дней. Не возражай мне, что болезнь моя могла произойти и во второй, и в третий раз случайно, а не от средства, но, любя меня, умоляю твою совесть, сделай опыт над самим собой. Вот факт: дециллионные части наших лекарств, гомеопатически приготовленных, действуют на человеческое тело. Выведи из этого заключение, если можешь.
Ожидаю ответа на это письмо. Более я не делал опытов и никого не лечил гомеопатически.
Твой товарищ В. Даль».
В письме этом Даль говорит об опытах с одним только средством — древесным углем (Сarbo vegetabilis), но опыты были повторены им, вероятно уже после письма к Зейдлицу, и с поваренной солью (Natrum muriaticum), как он упоминает о том в письме к кн. Одоевскому. «Я испытал на себе два средства: древесный уголь и поваренную соль, и то, и другое в гомеопатических приемах. Я испытывал средства эти несколько раз, получал порошки за печатью и запечатанную же записку, в коей под номерами показано было, что заключалось в порошке. Я записывал припадки, и ни разу чувства мои меня не обманули: ни одного разу пустой сахарный порошок не оказывал на меня действия, если я не принимал его непосредственно за лекарственным порошком, ни разу припадки от различных средств не были одинаковы или от одного и того же средства различны. Само собой разумеется, что опыты эти должны быть сделаны со всею строгостью, отчетливостью и добросовестностью под руководством гомеопатического врача, и что нельзя удовольствоваться одним или двумя опытами, но исследовать дело с терпением и постоянством. Неверующие скажут мне на это как обыкновенно: ты ошибался, тебя обманывали или ты обманывал сам себя. Это конечно ответ самый короткий и самый естественный. Если мне кто-нибудь рассказывает вещь или дело, которое считаю бессмыслицей, и говорит при этом: «Я сам видел, сам испытал», тогда мне остается только отвечать ему: или ты лжешь, или ты плутуешь и ошибаешься».
Зейдлиц отвечал Далю именно в последнем смыcле, т.е., что он ошибался. Вот что он писал ему.
«С. Петербург. Марта, 1834 года.
Давно уже мне пора отвечать на твое письмо, которое, не будучи еще никому сообщено, сделалось уже городской новостью, что мне казалось бы неизъяснимым, если б я не знал из опыта, что гомеопаты, подобно членам тайных обществ, сообщают се6е взаимно вести и письма из всех углов и закоулков света, коль скоро надеются уловить кого- либо из наших или обратить на свой путь. Похмелье твое от 30 разжижения древесного угля взволновало всю разжидительную братию. «Даль обратился на путь истины! Даль гомеопат!», — кричали они уже издалека твоим друзьям, и если сии не понимали о чем шла речь, то те отвечали в пояснение: «Спросите Зейдлица, у него письмо от Даля». Вот тут-то засыпали меня вопросами, особливо сегодня у сотоварища Персона, где я встретил дюжины две аллопатов и одного гомеопата. Меня утомило повторение одного и того же рассказа и я обещал им напечатать твое письмо. Гомеопат, помня фальшивые уловки своего учителя и наставника в цитатах «Органона», присовокупил лукаво: «Чур, ничего не упускать и ничего не прибавлять», но тут же и успокоился насчет этого подозрения, услышав, что одни гомеопаты занимаются разжижением и подделыванием.
Но к делу.
Прочтя твое письмо и постигнув всю важность самого дела, я мог допустить только двоякое объяснение твоих ощущений по принятии порошинок: либо над тобой сыграли шутку и задали тебе в порошинках нечто посильнее уголька, либо напряжение, в котором находилась твоя душа, частью от прения о предмете толикой важности, частью от ожидания того, что должно было произойти по принятии, развило в тебе недуг, к чему прежде не доставало только случайной причины. Таким образом иногда вдруг занемогает человек от испуга, грусти, обиженного честолюбия, досады, потому что сила организма, удерживавшая дотоле развитие болезненных явлений, уничтожается душевным аффектом. Ведь ты видал во вемя эпидемической холеры, как у иных людей от подобных душевных аффектов внезапно появлялся ужаснейший припадок холеры. Без такого сильного побуждения тело их могло бы мало-помалу превозмочь зародыш к этой болезни. Помнишь ли ты того слугу в Варне, который, неожиданно увидев на поле труп, внезапно был поражен чумой и умер в полсутки? И в нем страх скоро превратил в пламя таившуюся искру болезни. Но к чему тут примеры — факт: душевные аффекты действуют на человеческое тело беспрекословнее, как мне кажется, тобой слишком опрометчиво произнесенного «дециллионные части наших лекарств, гомеопатически приготовленных, действуют на человеческое тело». Поспорив жарко о гомеопатии, ты не мог уже спокойно и хладнокровно принять порошинки. Гомеопаты конечно находят удовольствие в осуждении не только нашего искусства, но и характера нашего, и с готовностью утверждают, особливо в присутствии неврачей, что мы, аллопаты, не заботимся совсем ни о благе человечества, ни об исцелении больных; одно их сердце, изволишь ты видеть, способно воспринимать благородные чувства человечества и т.д. Подобные выходки слишком низки и не стоят того, чтоб из-за них терять много слов. Задорливость, с какой были наносимы первые удары новому учению и с какой до сих пор каждый новый боец противится или предается безумно, доказывает, что мы расстаемся неравнодушно с дознанными истинами. И твой дух, повторяю, не был спокоен, когда ты решился на испытание, даже и тогда еще не успокоился, когда писал это письмо. Такое напряжение души возбудило в тебе болезненные припадки. У другого обнаружились бы они от чувствительности организма несоразмерно напряженного относительно отдельных нервных систем, из которых почти всегда та или другая бывает расстроена. Третий, подвергшийся лекарственной пробе, лжет из угождения испытателю, четвертый — по привычке. Повтори теперь, повтори в разные времена тот же опыт, не имея пред собой никакого противника, не будучи встревожен никаким спором о мнениях, и скажи, что ты тогда почувствуешь. Дай кому-нибудь несколько дециллионных ничтожинок уголька и наблюдай, не почувствует ли он чего-нибудь, и тогда опыт твой будет сделан начисто. Сколь сильно ожидание будущего напрягает наши чувства, можем усмотреть из следующего обстоятельства, которого достоверность не подлежит никакому сомнению. Оно сообщено в «Медицинских листках» (Medicinishes Zifferblatt): Г-жа Н., 48 лет, страдавшая узловатой чахоткой в высшей степени, приехала сюда в 1831 году из Саратова, где ее лечили два года гомеопатически; в то время она успела ознакомиться с основаниями гомеопатии. По приезде своем попросила она меня к себе, и я лечил ее четыре месяца известными в таком недуге средствами, причем состояние ее здоровья, как водится, становилось то лучше, то хуже. Наконец, в ней возродилась любовь к гомеопатии в такой степени, что она настоятельно требовала, чтобы я лечил ее гомеопатически. После многих отговорок, решился я дать ей два грана молочного сахару, уверив ее, что лекарство гомеопатическое и что действие его продолжается шесть суток. Навестив ее на следующее утро, был я ею принят с необыкновенно веселым лицом, при следующем приветствии: «Нет, г. доктор, я вижу, что вы еще не совсем умеете распоряжаться гомеопатическими средствами». — «Как так?» — «Лекарство ваше произвело такую революцию в моем теле, что ночью я не думала дожить до утра; но я все-таки вам благодарна, потому что я себя так хорошо чувствую, как уж давно не бывало». Засим она насчитала множество различнейших симптомов, которые все относила на счет прописанного ей молочного сахару. Прописав ей еще в течении пяти недель семь или восемь подобных порошков, я объявил ей, что именно она принимала. После этого первого опыта давал я еще в разных болезнях, где нечего было опасаться упущения, молочный сахар под фирмой гомеопатии всегда с подобными последствиями. Что гомеопатические исследователи лгут из угождения и тем значительно увеличивают список лекарственных действий, тому есть довольно частных примеров, из коих некоторые были публично осуждаемы. Но что легкомыслие, привычная страсть лгать и тьма других обстоятельств заставляют людей высказывать лекарственные явления при таких опытах, где ничего не было и не могло быть ощущаемо — тому находятся богатейшие доказательства в архиве нового учения, да и мои опыты, сделанные по твоему желанию, убедили меня в этом совершенно. В силу сих-то опытов я даже совсем отрекаюсь от подозрения, что тебе задали в порошинках нечто сильнее уголька.