— 22 —
Говоря наперед о хронических болезнях, не могу не упомянуть об одном чрезвычайно замечательном случае. Оренбургского войска войсковой старшина Харитонов обратился ко мне летом 1836 г., жалуясь на постепенную утрату зрения. Все предметы являлись как в дыму и очки не помогали. Осмелюсь заметить, что глазные болезни и в особенности операции всегда были любимой и избранной чacтью моей в области врачебного искусства. Я сделал уже более 30 операций катаракты, посещал глазные больницы в обеих столицах и вообще видел и обращался с глазными болезнями немало. Смею присовокупить это для того, чтобы по крайней мере не слишком поспешно встретить возражения «это были не катаракты, ты ошибся». Расспросы и осмотр больного удостоверили меня совершенно, что у него в обоих глазах хрусталики, особенно в средине, начали затемняться; они были уже дымчатого цвета, больной не мог уже читать и видел без всякой боли при солнечном сиянии гораздо хуже. К операции приступить было еще рано. Чтобы успокоить сколько-нибудь больного, я дал ему несколько гомеопатических порошков Pulsatillae, не ожидая, впрочем, сам от этого хваленого средства значительной помощи. Но каково было мое изумление, когда зрение вскоре начало поправляться, недель через 8 или 9 восстановилось в весьма значительной степени, и в хрусталиках не осталось никакого видимого следа туска! Сказка, господа, не правда ли? Я опять уже ошибся, не доглядел, оступился или промолвился? Я нисколько не удивляюсь вашему неверию; дело должно казаться нелепым и я, опять зря, должен согласиться с теми, которые находят, что было бы гораздо благоразумнее и осторожнее не разглашать таких вестей по белому свету, чтобы не быть осмеянным, а молчать и предоставить другим неблагодарный труд ратоборствовать на этом сомнительном поприще. Однако же я имел случай испытать тоже средство еще раза четыре, при начале образующейся катаракты (Cataracta incipiens), когда глаза были уже в таком положении, что с трудом только, присматриваясь вблизи и отворачиваясь от окна, могли, распознавать знакомое лицо. Во все четыре раза гомеопатическое средство оказало свое пocoбиe. Один из этих четырех человек был мальчик помещика Хоменки. Наведавшись ко мне, чтобы сказать спасибо за помощь, удивил он меня не мало следующими словами: «Когда я принял первый порошок, то я, сударь, было испугался; совсем потемнело в глазах, и я стал видеть хуже прежнего, потом, однако же, благодаря Бога, со дня на день становилось лучше, и месяца в два глаза очистились, только самая малость тумана осталась».
Доселе говорил я о болезнях хронических; в острых дейcтвиe гомеопатических средств несравненно явственнее, разительнее и изумляло меня каждый раз снова, когда случилось мне быть свидетелем этого действия.
Жаба, angina tonsillarum, болезнь довольно обыкновенная; ход и течение ее известны в подробности, но средства аллопатические редко оказывают значительную или по крайней мере скорую помощь. Испытайте в этой болезни гомеопатическое лечение и если вы, положив руку на сердце, от чистой совести скажите мне: «Не помогает», то нам останется только разве принять в основание гомеопатии еще новое чудо, а именно, что средства гомеопатические оказывают действие свое только в руках гомеопатов; иначе я не сумею растолковать этого, потому что Belladonna в гомеопатическом приеме уничтожает жабу в несколько часов, а много в сутки, и больной здоров. Это испытал я по крайней мере двадцать раз. Надобно однако же заметить, что опыт этот лучше делать посоветовавшись с гомеопатическим врачом; есть случаи, где Вelladonna остается недействительной и надобно прибегнуть к другому средству.
Я испытал также однажды гомеопатическое средство в довольно значительном воспалении легких; вместо кровопускания, на что настоял бы всякий благоразумный аллопатический врач, больной получил в течении нескольких часов три или четыре приема Aconiti: первый прием доставил, через полчаса, значительное облегчение, а через двое суток не оставалось и следа болезни; больной башкир сидел уже на коне и пел песни.
Наконец и в заключение, должен я упомянуть еще об одном случае, врезавшимся в память мою, в память ума и сердца, глубокими, неизгладимыми чертами. Единственное мое дитя, сын одного года, заболел крупом. Я был в это время в отсутствии, и когда воротили меня через нарочного, то я застал ребенка уже здоровым. Корпусный доктор наш, г. статский советник Бидерманн, пользовал его гомеопатически. Признаюсь теперь откровенно, несмотря на беспредельную признательность мою к нашему избавителю, мне в то время невольно приходило в голову, что это был может статься не круп, хотя подробные расспросы мои у жены не оставляли мне почти никакого сомнения.
Прошло около года. Я опять был в недальней отлучке, и опять роковой казак встретил меня с запиской, где было сказано, что ребенок занемог снова той же самой болезнью, как тогда. Прибыв с возможной поспешностью домой, застал я у себя старшего лекаря г. доктора Колышко, который по дружбе к нашему дому навестил ребенка уже раз пять или шесть в продолжении нескольких часов, но ожидая меня с минуты на минуту, не решился приступить ни к чему, ибо гомеопатическим лечением не занимался, а в пользе аллопатического, при очевидной опасности, также не был уверен. Г. корпусный доктор был в это время в отсутствии.
Выждав первый припадок или приступ, нашел я, что сын мой действительно занемог крупом (что признал доктор Колышко еще до моего прибытия). Не стану описывать припадка этой болезни. Если же опять спросят меня, потряхивая головой, «да полно, круп ли это был?», то, кроме свидетельства аллопатического медика, должен я заметить раз навсегда, что ошибаться можно в распознавании болезней раз, и два, и три, но не каждый раз; нельзя же, чтобы все гомеопаты всегда ошибались в этом, между тем как рассказам аллопата верит всякий, доколе не изобличить их в ошибке. Если же захотят подозревать при этом добросовестность мою, то на это у меня ответа нет и не будет; для таких людей я и не пишу, и им не следовало бы и читать рассказа моего, потому что он не может принести им никакой пользы.
Доктор Колышко, принимавший такое родное участие в семейном горе моем, перевел дух и отер пот с чела, когда я прибыл, и сказал: «Делайте теперь что хотите; решите сами к чему приступить, но Бога ради не теряйте времени и не полагайтесь на сомнительное».
Быть вместе и отцoм и врачом — это обязанность крайне тяжелая, и тем более еще, если отцу-врачу достанется решить подобную задачу. Тяжело налегло у меня на сердце. Я хотел было отдать ребенка в полное распоряжение заботливого и знающего врача-аллопата, но решился наперед просить его, чтобы он, бывший с самого начала свидетелем болезни и судящий о ней вероятно хладнокровнее моего, сказал мне, чего он надеется от обыкновенного способа лечения? Он отвечал мне со вздохом: «Вы сами знаете, что эта болезнь крайне опасна и что довольно трудно с нею совладеть…». Это меня решило. Я объявил положительно, что буду сам пользовать сына своего гомеопатически теми же средствами, которые спасли его с год тому назад, и припустил только, по убеждению г. Колышко, две пиявки к горлу дитяти. Aconit, потом Spongia tosta и наконец Hepar sulph. исцелили его совершенно. Уже после пpиeмa первых двух средств не было сильного приступа, и ребенок оставался веселым и спокойным, только хрипота особенного рода, изменение голоса и по временам свист продолжались несколько дней. После первого приемa Spongiae был ночью один только приступ или припадок, чем болезнь и прекратилась, а постепенного уменьшения и облегчения припадков, с возрастающими между ними промежутками, как это бывает при обыкновенном лечении крупа, здесь не было вовсе. Болезнь пресеклась, остановилась, не достигнув высшей степени и не исполнив обычного течения своего. Кому угодно или кто по совести может, пусть приписывает все это пиявкам или, пожалуй, случаю, случайности, природе. Я изложил дело в такомвиде, как оно было, и более с той целью, чтобы показать ва личное мое убеждение и веру в гомеопатию, чтобы устранить возгласы, подобные тому, который недавно сделан был каким-то остряком в «Северной пчеле». Он восклицает: «Укажите мне гомеопата, который бы пользовал детей своих в опасных болезнях гомеопатически — и я поверю!». Я могу ошибаться как человек, но то, что говорю и утверждаю, говорю добросовестно, по крайнему разумению и убеждению. Мне еще раз придется повторить здесь, что раз, и два, и три можно ошибаться, можно и должно усомниться в действии средства, можно и должно подозревать, что скромная природа, совершив чудо это, желала предоставить нам только хвалу, и честь, и славу, я даже уверен и убежден, что это нередко случается, но, господа, если успех каждого удачного гомеопатического лечения приписывать без разбора и без дальнейших околичностей матери-природе, то кому или чему приписать успехи лечения аллопатического, и каким образом объяснить чудо это, что есть болезни, которые исцеляются природой всегда верно, скоро и несомненно, если этому исцелению предшествовал ничтожный прием, в противном же случае болезнь всегда берет иной ход, по крайней мере не прерывается вдруг, без послабления и постепенного упадка? Чем это объяснить? Я опять-таки попрошу обратить внимание на замечательное и верное гомеопатическое исцеление жабы, как на явление очевидное и чрезвычайно замечательное, и осмелюсь спросить: если болезнь эта, обыкновенно довольно скучная, упорная и продолжительная, если она прекращается каждый раз в течении немногих часов от одного ничтожного приема, то неужели тот, кто испытает это десять, двадцать раз сряду, будет прямо глядеть вам в глаза, не смигнет и скажет: «Это случай; болезнь и 20 раз может пройти сама собой». И неужели такой человек заслуживает в глазах ваших больше доверия, нежели тот, кто при явлении этом усомнится, призадумается и наконец рассудит, что природа не может же обманывать нас таким образом каждый раз, при каждом новом опыте? Иначе не было бы никакой нужды лечиться. К чему же пиявки и мушки, и летучие мази, и несносные для больного полосканья, при коих болезнь тянется нередко две, три недели и наконец все-таки частенько переходит в нагноение? К чему это все, если природа исцеляет и сама собой каждый раз в течении нескольких часов при одном недействительном гомеопатическом приеме? Если так, то не лучше ли потешать эту упрямую природу, как тешат любимого баловня в семье, дать, рассмеявшись на странные причуды ее, прием вздорного, пустого, но совестно изготовленного средства, и избавить больного от тягостной, несносной болезни, которая не дает ни говорить, ни глотать по целым дням и неделям.