— 27 —
Итак, посоветуем самым ретивым заступникам этого учения не выходить из границ самой строгой истины: гомеопатия у постели хворого ни в чем не уступит старшей сестре своей и всегда может подать по крайней мере равную с ней помощь; одного этого было бы уже довольно для предпочтения нашего способа, но мы прибавим к этому смело, что есть случаи, может быть нечастые, но они есть, когда гомеопатия делает гораздо более этого: она приносит изумительную помощь там, где аллопатия бессильна. Независимо от этого, гомеопатическое лечение обеспечивает нас от отравы ртутью, йодом, наперстянкой (Digitalis) и проч., никогда не заставляет больного одолевать последствия действий снадобий, а потому наши больные раньше встают с постели и скорее выхаживаются. Возьмите отчет Петербургской гомеопатической больницы, подписанный ординаторами обоих половин, гомеопатической и аллопатической, разочтите кругом за все годы число дней на каждого больного, и вы легко в этом убедитесь.
Расскажу один, очень близкий мне случай, где гомеопатия сделала более, чем можно было рассудительным образом ожидать от всякого и иного лечения». Тут Даль приводит рассказ, уже переданный нами, о помощи, оказанной гомеопатом Лессингом оренбургскому полицеймейстеру Соколову.
«Перейдем к неверующим, — говорит Даль. — Их можно разделить на три главные части: на добросовестных, на пустобаев и на упорных. К первым принадлежат все ученые и образованные отрицатели с оконченным и порешенным научным взглядом. Повторяя за Гамлетом: «Много, друг, такого на свете, чего мы с тобой и во сне не видывали», они однако же не применяют изречения этого к делу, потому что привычка заставляет их понимать и принимать все явления в том виде, в каком они подходят под школярную законность. Но этот разряд отрицателей, если только не присоединится к третьему, не прочь от опытов и убеждения; узнав дело ближе, они уже не спорят против очевидности, хотя и не всегда решаются оглашать свои верования. Общее мнение сильно; сколько бедствий видим мы, например, от поединков, от этой невольной уступки общественному мнению о чести и беcчестьи, и много ли найдете людей, которые бы решились идти прямо и открыто наперекор этому мирскому потоку, обычаю?
Разряд такальщиков самый обширный; есть между ними, не во гневе будь сказано, варахушки, есть и настоящие попугаи, но большей частью это добрые и даже рассудительные люди, которые однако не привыкли к самостоятельным убеждениям и в этом деле придерживаются мнения своего доктора. А доктор этот — благодетель всей семьи их, и говорит, что гомеопатия надувательство, что крупинками можно шутить там, где дело терпит и природа свое возьмет, а в болезни важной, где помощь необходима, гомеопатия — убийца. Как же ему не верить?
И вот мы подошли к третьему разряду, к упорным отрицателям, к неверующим по долгу, по обязанности, по отношениям своим к науке, к ремеслу или званию, к обществу и к себе самим. Ученые, не вникнув в дело, видят в науке нашей противоречие с установленными ими законами и потому не хотят ее знать. Эти люди забыли, что все законы их образовались как выводы из явлений и что, следовательно, нельзя брать явлений этих на выбор, нельзя выбирать одно подходящее; надо отыскивать и принимать все явления, стремись к истине, а не к школярству, и основывать законы свои, т.е. общие выводы и правила, на том, что и как есть, а не на том, чего бы хотелось. Эти люди сами себя ставят в тупик, а потому бывают раздражительны, гневны. Они полагают, что отринутое и не признанное их обществом явление убито навсегда и что его нет. Так, одна из первых в мире академий, Парижская, постановила, что животного магнетизма нет. На этом протоколе своем она покоится, и кто же тут в дураках?
Неверующие по ремеслу, званию, упорнее всех. У этих людей первое убежище — брань. «Ты сердишься, стало быть, ты не прав», — сказал один из древних мудрецов, а здесь подавно можно бы сказать: «Ты бранишься, стало быть, виноват». Доводы этих господ недальние, остроты пообношены, брань пóшла, но смирный человек отойдет в сторону, а им только этого и нужно. С этими людьми толковать нельзя; им убеждаться нельзя, они убеждений не хотят и потому-то зажимают всякому рот бранью, остротами об отраве моря каплей или крупинкой, об исписании целого листа цифрами для выкладки доли грана на один прием и проч. Чтобы верить чему-нибудь, должно наперед убедиться, то есть путем рассудка или чувствами познать, что это так, верно, истинно; это убеждение, сначала внешнее, усваивается человеком и переходит внутрь, приобщаясь его духу навсегда; оно может отрешиться от него только вследствие новых убеждений в ошибочности первого. Из этого ясно, что для убеждения наперед всего самое чистое и ничем не смущаемое хотение дознать истину, а коль скоро этого нет, то и помощи нет, и никакие толки и пересуды не помогут».
Так защищал Даль новое учение, когда убежденный собственным опытом познал истину его. Пример его добросовестности и честного отношения к спорному вопросу навсегда останется живым укором тем, которые идут в этом деле противоположным путем.