— 29 —
К сожалению, мы должны сознаться, что д-р Штендер, как передавал нам сотрудник его Виллерс, не столько заботился oб интересах гомеопатии, сколько о сохранении удобств своего служебного положения — обстоятельство, приводившее его к разного рода уступкам, которые весьма невыгодно влияли на ход порученного ему дела. Нет сомнения, что это же самое отделение в руках более энергичного и более преданного идее, которой взялся служить, показало бы результаты далеко превосходившие те, которые мы привели выше. Несмотря на такой неудачный выбор руководителя в гомеопатическое отделение, нельзя не признать, что перевес выгод все-таки остается на стороне гомеопатической терапии. Вдвое большее число больных, пользованных в одно и тоже время и в одном и том же месте, а притом почти в шесть раз меньший расход на медикаменты — факты вполне достойные внимания правительства.
По выходе Даля из министерства (1849 г.) и после смерти графа Перовского (1856) гомеопатическое отделение при Петербургской чернорабочей больнице стало приходить в упадок, что, конечно, устроилось не без содействия лиц враждебной партии1, которой дело было поведено так, что в отчетах Медицинского департамента умалчивалось не только о гомеопатическом отделении, но даже избегалось слово гомеопатия. Штендер подал в отставку и все, к общему удовольствию, пошло по-старому…
Так кончилась попытка благородного Даля доставить у нас гомеопатии равноправность с официальной медициной.
Оставив службу в Министерстве внутренних дел, Даль получил место управляющего удельной конторой в Нижнем Новгороде и занимал эту должность десять лет, в течение которых в больнице удельного ведомства другого лечения, кроме гомеопатического, не было. Благодаря его же содействию, в этой же больнице удалось доказать, что гомеопатическое лечение, будучи применяемо в области хирургии, достигает значительно лучших результатов, нежели старая школа. В 1859 году Даль поселился в Москве и посвятил себя занятиям по изданию капитального труда своего, «Толкового словаря» . Он умер в 1872 году.
Говоря о положении гомеопатии в тридцатых годах, мы должны в рассказ наш ввести два события, которые по отношению их к новому учению имели в свое время выдающееся значение и потому привлекли к себе внимание всех, кого только интересовал гомеопатический вопрос в России.
В половине тридцатых годов в числе профессоров С.-Петербургской Медико-Хирургической академии был известный впоследствии лейб-медик Мандт. Не только в академии, но и во всем Петербурге он слыл за превосходного клинического профессора, замечательного диагноста и вообще человека по своей специальности весьма сведущего. Его академические лекции имели ту особенность, что в них проводился особенный, ему лично принадлежавший взгляд на происхождение болезней, так же, как и на врачевание их, которое тоже значительно разнилось от общепринятого, и как будто бы совпадавшего с распространявшимся тогда способом гомеопатическим. Чтобы упрочить свои воззрения, между слушателями были избраны, им ли самим или академическим начальством — неизвестно, 12 студентов из пятого курса, которым Мандт и старался особенно усвоить их. Эти-то избранные, которых товарищи их называли в шутку двенадцатью апостолами, должны были впоследствии распространять в практике учение своего наставника. Говорят, что Мандт был гомеопат, но что будто бы скрывал свои убеждения единственно из желания сохранить свое общественное и служебное положение. Может быть это и было так. Но есть и другое мнение, будто бы эти слухи о нем были пущены в ход теми судьями высшего медицинского ареопага, которые, заматерев в старых преданиях науки и не имея никакого понятия о сущности гомеопатического учения, готовы были признать гомеопатом всякого, кто только, подобно Мандту, осмеливался посягать на уменьшение доз и упрощение рецептуры. Полагают, что Мандт, понимавший лучше многих своих товарищей медицину и зная историческое ее развитие, по совести не мог не признавать многих заслуг Ганемана, и соглашаясь с некоторыми из его положений, главным образом не разделял общего отрицающего взгляда его на господствующее врачебное искусство; ему казалось будто бы, что если «поправить» Ганемана и дать его учению иной вид, то оно могло бы быть применяемо с пользой. Он так и сделал. Взгляд Ганемана на происхождение болезней он заменил своим, но принял во внимание его наблюдения над специфичностью действий лекарственных веществ, которым сообразно тому придал свою классификацию, отбросил сложную рецептуру и уменьшил дозы лекарственных веществ. Признавал ли он главный принцип ганемановой тepaпии, similia similibus, остается неизвестным, так как он открыто нигде того не высказывал. Так создалось «новое учение», а чтобы отстранить всякое подозрение в солидарности с гомеопатией, самолюбие Мандта придумало ему и особое название — это была «атомистическая тeoрия». Таким образом, вопреки первому мнению, будто Мандт втайне был гомеопатом pur sang, противополагается другое — что атомистическая теория была ничто иное, как продукт его тщеславия, желавшего блеснуть новизной.
Посмотрим же, что в этой тeoрии нового, открытого самим Мандтом. Главным, основным пунктом ее есть положение, что для всех болезненных процессов точкой отправления служат слизистые оболочки. Этому положению он не только старался дать физиологическую опору, но и основывает на нем специфическое действие и классификацию лекарств, умалчивая конечно об источнике, давшем ему возможность узнать истинный специфизм лекарственных веществ. Подобно Ганеману, он признает, что в последних от продолжительного растирания развивается лекарственная сила, а потому и находит возможным дозы их значительно уменьшить, напр. до 1/50, 1/100, 1/200 доли грана.
Все лекарственные вещества по действию их на организм он делит на три класса:
Класс первый — средства, действующие на растительную жизнь. Сюда принадлежат: 1) действующие преимущественно на слизистые оболочки: Nux vomica, Carduus marianus, Natrum nitricum и Belladonna; 2) имеющие особенное влияние на процесс ассимиляции: Arsenicum, Iodium, Sulphur, Calcarea muriatica и carbonica и Ferrum; 3) соответствующие преимущественно кровообращению: Camphorа, Moschus, Aconitum. Digitalis и Arnica.
Класс второй — средства, действующие преимущественно на животную жизнь. К ним принадлежат: 1) соответствующие возбужденному состоянию нервной системы: Cuprum, Zincum и Rhus; 2) соответствующие подавленному, угнетенному состоянию нервной системы: Hyoscyamus, Opium.
Класс тpeтий — средства, действующие исключительно специфически, как например, на слизистую оболочку 12-перстной кишки — Phosphorus, толстой кишки — Bryonia, при процессе изъязвления кишок — Argentum nitricum, при процессе дизентерическом — Mercurius corrosivus и т.д.
В заключение он излагает показания, относящиеся до отдельных средств, а также правила для их употребления. Здесь мы встречаем смешения двух средств, причем Nux vomiсa, как любимый медикамент Мандта, занимает самое видное место, встречаясь в соединении с одним из нижеследующих средств: Acon., Bell., Bryon., Digit., Cicuta, Conium и т.д. Кроме того, Мандт допускал употребление одной или двух пиявок и разные, большей частью из цинка приготовленные мази. По этим кратко приведенным чертам теории Мандта нетрудно догадаться, из какого источника почерпнуто «изобретение» нового способа лечения. Нисколько не греша можно сказать, что Мандт одному богу молился, а другому кланялся. Странно однако ж то, и в этом мы видим особенное достоинство гомеопатии, что несмотря на некоторое искажение идеи Ганемана, лечение мандтовское во время бывшей в 1848 г. холеры в Петербурге и потом в некоторых военных госпиталях имело такой успех, что обратило на себя внимание Императора Николая, который, как мы видели, никогда не оставался безучастным к лечению солдат. Он приказал перевести с немецкого языка брошюру Мандта, в которой излагалась его теория, и при циркуляре генерал-штаб-доктора разослал для руководства во все военные госпитали и всем штаб-лекарям в частях войск. Воля государя была исполнена, но так как по понятиям ревнителей чистоты медицинского учения атомистическая теория Мандта была то же, что и гомеопатия, то понятно, что выдумка эта не могла вызвать с их стороны ни одобрения, ни поощрения, и потому как только скончался государь, то вместе с тем пропал и авторитет Мандта, а с ним и его метод лечения; мало того: самую смерть Императора Николая приписывали неосновательному лечению Мандта.
Услыша суд такой, наш бедный соловей
Вспорхнул и улетел за тридевять полей.
Огорченный Мандт оставил навсегда Петербург и переселился в Берлин, откуда послал в «Ausburger allgem. Zeitung» статью, в которой оправдывался в возводимых на него обвинениях. Вскоре после того он умер. С оглашением теории Мандта едва ли не состоит в связи и другое происшествие, о котором сейчас расскажем — по крайней мере, оно по времени совпадает с первым. Был ли Мандт действительно гомеопат и только прикрывался маской атомистической теории, или нет — это остается нерешенным, но для старой школы было важно уже то одно, что Мандт, представитель науки, профессор одного из высших медицинских учебных заведений, обнаружил некоторым образом посягательство на признанное веками учение и вводил в практику нечто такое, что напоминало гомеопатию. Могло ли такое новаторство остаться без отпора? И вот устраивается демонстрация, хотя и косвенная. Существовавшее в то время в Петербурге Общество врачей-корреспондентов (Gesellschaft Korrespondirender Aerzte), оставляя в стороне атомистическую теорию, делает открытое нападение на источник ее — гомеопатию. Оно объявляет премию за сочинение, в котором будет с полной очевидностью доказаны недействительность гомеопатических средств и что гомеопатический способ лечения ничем не разнится от выжидательного. В этом вызове читатель усматривает что-то старое, о чем уже была речь, и припоминает, что речь об этом шла в «Заключении Медицинского совета». Вопрос действительно был старый, но тогда он решался, так сказать, канцелярским порядком, домашним образом, теперь же он должен был принять другой вид, он ставился на «научную почву».