— 76 —
хуже, бросается на внутренние части и часто производить весьма опасные и упорные переносы болезней. Так, могут явиться: легочная чахотка — лeгочная чесотка — водянка, желудочный судороги — желудочная чесотка — падучая болезнь и всякого рода нервные болезни. Это делается еще более опасным, когда чесотка является в соединении с другой болезнью или произведением или кризисом другой болезни».
В 1835 г. начитанный Рау1 мог еще писать: «Выставленное недавно известным писателем (Крюгер – Ганзен?) положение, что от быстро подавленной чесотки нечего опасаться вредных последствий, опровергается столь многочисленными наблюдениями, что было бы бесполезно выступать с опровержением».
При этом надо припомнить, что в то время имели очень недостаточную диагностику накожных болезней, что scabies, eczema, impetigo, prurigo и пр. не различались друг от друга, а принимались за различные степени одной и той же болезни.
Был ли Ганеману известен чесоточный клещ? И в какое время он узнал про него? При переводе «Врачебного искусства» Монро в 1791 году, Ганеман пишет в одном примечании (п. 49): «Если больного, недавно заразившегося чесоткой, заставлять ежедневно мыться по несколько раз водой, хорошо насыщенной воздухом серной печени, а также опускать в эту воду его белье, то недуг исчезает в течении нескольких дней и не возвратится без нового заражения. Не должен ли он был бы вернуться, если бы в основе была острота соков? Я очень часто делал это наблюдение и предполагаю вместе с другими, что причиной болезни является живая материя. Все насекомые (к которым, как известно, причисляли в то время и чесоточного клеща) и черви убиваются серной печенью». Позднее он в том же сочинении настаивает в одном примечании еще раз (п. 441) на том, что чесотка есть «живая сыпь».
В 1795 году в «Медицинской библиотеке» Блуменбаха2 читали статью Ганемана «О накожной сыпи, crusta lactea». Сочи-
———————————————————————————
1 Ueber den Werth des hom. Heilverfahrens. 2 изд. Гейдельберг и Лейпциг, стр 33.
2 Т.3, отд 4. Геттинген 1795 г.
— 77 —
-нение это выходило не в определенные сроки. В этом томе находятся работы, написанные еще в 1793 году. Ганеман не обозначил своей статьи числом, так что в точности нельзя определить времени, когда он ее написал. Но он в ней рассказывает, что во время описываемых мер он находился в деревне. С 1794 по 1796 года он пребывал в Пирмонте в Брауншвейге; с 1792 по 1794 года он жил близи Готы. Следовательно нижеследующее наблюдение относится к этому последнему периоду времени. В деревне (вероятно Мольшлебене), «в которой дети мои пользовались полным здоровьем», у многих детей были молочные струпья, и к тому же в необычайной степени. Так как Ганеман полагал, что заметил заразительность этого страдания, то он старался предохранить своих детей от прикосновения к зараженным деревенским детям. Одному из таких больных детей удалось однако попасть к ним, «и я его заметил, когда он доверчиво с ними играл. Я его удалил, но заражение уже произошло». Мальчишка поцеловал детей Ганемана. Недуг образовался сначала у одного, потом у остальных трех его детей. «Я обдал теплой водой сухую серную печень — порошок из устричных раковин, смешанный с равными частями серы и продержанный десять минуть в белокалильном жаре. Образуется слабый некрепкий раствор. Этим раствором я кисточкой смазывал лица двух, у которых сыпь была всего сильнее, каждый час в продолжении двух дней к ряду. Уже после первого смачивания я заметил, что недуг остановился и постепенно излечился». Тот же способ он применил с успехом и к другим детям.
«Средство это постепенно разлагается на коже от чистого воздуха, и образуется с отделением дурного запаха серная печень, которая, как известно, внезапно убивает большинство насекомых».
«Не есть ли парша болезнь кожи, происходящая только от заражения? Не служат ли, быть может, маленькие животные миазмом заразы?».
«Я не надеюсь найти в практике снова такой случай, который так положительно даст мне возможность ответить утвердительно на этот вопрос, как данный случай, находившийся вполне в моей власти».
— 78 —
Дети мои не принимали ни слабительного, ни чего-нибудь еще, так как они в остальном были и остались здоровыми». Затем в одном примечании значится: «Ради сходства помещу следующий случай. Одна работница (зараженная вновь прибывшей подручной) заболела шесть дней тому назад чесоткоюй; вся рука с кистью была ею покрыта, а на другой кисти также уже появилась сыпь между пальцами. Я заставил ее в течении двух дней по три раза в день мыть обе руки упомянутым раствором; она выздоровела без последствий, а заразительница вылечилась таким же способом, но должна была употребить восемь дней на лечение. Если это накожные насекомые, которые производят этот недуг, то может ли повредить, если мы их убьем. само собой разумеется такими лекарствами, которые не имеют силы повредить телу? По всей вероятности так называемому вогнанию известных болезней кожи слишком охотно приписывали успехи, которые были действиями существующей, оставшейся невылеченной кахексии и пр.»!
Из того, что за этим следует, явствует, что он не был свободен от взгляда, что вместе с клещом проникает в тело яд, имеющий влияние на весь организм. «Старое повреждение кости стало быстро излечиваться, когда я заметил, что с ним соединена чесотка. Я перевязал рану как всегда, но заставил мыть все тело вышеозначенной водой».
В 1791 году он рассказывает (Монро, I. 76), что лечил чесотку только одними внутренними лекарствами, что oглется тем, что с названием «чесотка» соединялось более обширное, чем ныне, понятие.
Он ясно и толково выступил за терапевтическое применение электричества, и находил непонятным, как Руанская академия могла присудить награду сочинению Мара (Магаt), отвергавшему почти все целебные силы электричества («Отравление мышьяком», стр. 163).
Многие лекарства, целительные силы которых мало или не были известны, он научил применять правильно и точно определял круг их действия, что ему было скорее возможно, чем всякому другому, при его простых действиях у больного и тщательных наблюдениях. Назовем здесь
— 79 —
лишь аконит, белладонну, Hyoscyamus, Stramonium, Conium maculatum, Ipecacuanha, перувианский бальзам, мышьяк. Об этом свидетельствуют его многочисленные работы в журнале Гуфеланда, подробные и частые примечания его к переводам Куллена, Монро, Эдинбургской фармакопеи и сборника лекарств, равно как и замечания, рассеянные в «Аптекарском словаре».
Что касается репутации Ганемана как практикующего врача того времени, то об этом пусть нам сообщат современники. Бруннов рассказывает1: «И в самом деле, ему уже в начале его врачебной деятельности удавались многие отменные излечения, благодаря его простому способу врачевания, и всюду, где он ни выступал, он приобретал репутацию настолько же осмотрительного, насколько и счастливого практика».
«Медико-хирургическая газета» (1799 г. II, 411) пишет: «Ганеман, как практикующий врач, приобрел себе имя в Германии».
В той же газете2 он изображен врачом, «которому мы уже обязаны столь многими прекрасными вкладами для усовершенствования нашей науки».
Во «Всеобщих медицинских анналах девятнадцатого столетия», в ноябрьской книжке 1810 года Ганемана, называют человеком, «который более двадцати лет известен как мыслитель врач и хороший наблюдатель… и при этом неизменно сохранял свою репутацию искусного и счастливого практика».
Гуфеланд в 1798 году3 называет его человеком, «заслуги которого относительно нашей науки достаточно явны», а затем4 «одним из превосходнейших врачей Германии… врач, умудренный опытом и размышлениями».
В 1800 году Даниельс говорит о «знаменитом своими сочинениями Ганемане».
В том же году Бернштейн писал в «Практическом руководстве для хирургов»: «Самуил Ганеман, весьма заслуженный врач, известен своим превосходным препаратом ртути,
———————————————————————————
1 Ein Blick auf Hahnemann. Лейпциг 1844 г. стр. 6.
2 Ergänzungsheft VII, стр. 307.
3 Huf. Journ. т. 6, ст. 2, примеч.
4 Там же т. 5, ст. 2, стр. 52.
5 Там же т. 9, ст. 4, стр. 153.
— 80 —
именно Mercurius solubilis, затем своей пробой вина и вообще своими химическими и фармацевтическими работами, а также имеет заслуги и в хирургии. Он издал «Наставление для лечения старых повреждений и язв» в 1784 г. и «Руководство для лечения венерических болезней. Лейпциг. 1786».
В 1791 г. он был выбран членом Лейпцигского Экономического общества, потом Курфюрстовской-Майнцской Академии наук, затем Физико-медицинского общества в Эрлангене.
В 1798 г. можно было читать в «Медико-хирургической газете» (IV, 192) следующую заметку: «Митау. Здесь должен быть открыт университет. Говорят, приглашены для медицинского факультета д-р Самуил Ганеман в Кенигслюттере, д-р Самуил Наумбург в Эрфурте и д-р Франк в Мюльгаузене».
После такого обзора врачебных способностей и познаний Ганемана, перейдем к его реформаторской деятельности.
Он не был создан из мягкого материяла, вследствие чего слова его звучат часто сурово и жестко, иногда даже враждебно. Мы увидим как он проницательным взглядом, соединенным с богатыми познаниями, постигал все более и более всю негодность тогдашней терапии и пагубной деятельности врачей, а в путанице гипотез и умозаключений слабый голос оставался бы не расслышан. Он был крепкого, коренастаго, здорового телосложения и живого темперамента. Подобные натуры не имеют обыкновения подкрадываться в валеных сапогах, когда дело идет о том, чтобы бороться против общераспространенных глупостей своего времени; вопрос же о том, не поступил ли бы Ганеман умнее, выступив в более примирительном тоне, сюда не относится.
Уже в 1784 году он презрительно говорит, как мы видели, о «модных докторах». В 1786 году в своей книге о мышьяке он восстает против тогдашнего жалкого состояния врачебного искусства, против «дрянных врачей, самого страшного источника смерти», которые между прочим посыпали язвы порошком из чистого мышьяка, причиняя этим смерть больным, и которые давали это средство в дозах, приводившего легко к смерти, против перемежающейся лихорадки и пр. В 1791 году ему пришлось переводить у Монро, что шпанские мушки разлагают болезненные соки. Ганеман замечает при этом (II, 248) «Это обычное заблуждение, что нарывы, происходящие от нарывных
— 81 —
средств, вытягивают только дурные соки. Если общая масса соков в своем кругообращении, вообще говоря, состоят из однородной смеси, и если выдыхающие отверстия (aushauchende Oeffnungen) кровеносных сосудов не испаряют при прочих одинаковых обстоятельствах весьма разнородную испаряющуюся материю, то ни один разумный физиолог не поймет, как может нарывное средство предпочтительно собирать и вытягивать к месту своего применения лишь одни вредные части соков. И действительно, пузырь под пластырем переполнен лишь частью общей сукровицы, которая набралась бы и в выпущенной из жилы крови. Но по заблуждению этих близоруких людей и кровопускания вытягивают лишь дурную кровь, а продолжительные слабительные средства выгоняют лишь дурные соки! Я прихожу в ужас от того вреда, который причиняют такие общепринятые глупости».
В другом месте (Монро I. 265) Монро говорит о сулеме как о средстве, исправляющем соки (alterans). Ганеман к этому прибавляет: «Я не понимаю, что автор этим хочет сказать, хотя это язык его и моих современников. Если средство, исправляющее соки, помогает, то отчего он этого прямо не говорит? Но нет, средство, исправляющее соки, есть будто средство, излечивающее только наполовину. Такой штуки нам не нужно во всем врачебном искусств». Далее (там же, I. 246): «Средство, исправляющее соки (alterans), есть школьное выражение; врачу, пишущему сочинения, непростительно употреблять такие неопределенные выражения».
В таком же роде Ганеман пользуется во многих местах каждым случаем, чтобы обратить внимание своих сотоварищей на глупости, в которых он все более и более убеждался, показывая при этом добросовестное старание самому постепенно от них освобождаться.
В 1790 году он сильно выступает против тогдашних преподавателей врачебного искусства (Куллен, I, 58): «До последнего времени, за некоторыми немногочисленными исключениями,