— 106 —
к здоровью человека, что он возвел целесообразный образ жизни на степень лечебного средства и что он вновь заговорил об исконной разнице между болезнями, происходящими от недостатка и избытка раздражимости и, вообще, не дурно разъяснил разницу в способе врачевания их».
«Это может помирить нас с его тенью».
Мало кто, а быть может, даже ни один из врачей в то время не понимал дела так хорошо, как Ганеман; собственно его мощному кулаку только удалось уничтожить «толпу кровопускателей».
Наш автор продолжает свою критику так: «Трансцендентальная школа отвергла теперь мнение о единичной основной силе жизни. Явилась теория дуализма. Тут натуральные философы стали дразнить нас. Явилось множество таких прорицателей; каждый открывал новый взгляд на вещи, каждый преследовал особую систему; общей у них всех была только особая душевная болезнь, состоявшая в том, что они не только хотели посредством внутреннего самонаблюдения дать ясный отчет об априорной сущности и всей природы вещей, но даже считали самих себя творцами всего существующего и думали по своему создать все из самих себя. Все, что они говорили о жизни вообще и о природе человека, было, как и все их идеи, так непонятно и вычурно, что не имело никакого ясного смысла. Человеческий язык, способный выражать лишь чувственные ощущения и понятия, непосредственно из них вытекающие… отказывался передавать их мечтательный бред, их αρρητα и поэтические видения; поэтому они искажали его новоизобретенными громкими словами, заоблачными оборотами речи и неслыханными эксцентричными фразами без смысла, и так запутывались в эксцентричных тонкостях, что затрудняешься, писать ли сатиру на такое злоупотребление напряжением ума, или элегию на неудачу его. Натуральной философии обязаны мы взбалмошностью и расстройством умов массы молодых врачей. Кроме того, ее сомнение было еще слишком непомерно для того, чтобы она стала много заниматься изучением болезней и их врачевания. Сама она еще вся живет в формированном оживотворении материи и в со-
— 107 —
-зидании и устройстве вселенной и миниатюрного человека по образцу последней, сообразно восторженным мечтам».
Изложив затем еще учение о чувствительности, раздражимости и воспроизводительности, происшедшее из натуральной философии, и охарактеризовав его как игру пустыми словами, он продолжает: «Как трудно сквозь все эти бесплодные априорности добиться в каждом отдельном случае верного понимания болезней, чтобы таким образом найти для каждого из них подходящее лекарство, что должно быть единственной задачей спасительной врачебной науки. Как оправдать перед здравым человеческим рассудком намерение поставить первым условием искусства для практикующего врача эти теоретические измышления, которые ей ни в каком случае нельзя сделать конкретными и применимыми».
В упомянутой выше статье он критикует также и фармакологию его времени: «И откуда же учения о лечебных средствах почерпнули эти сведения? Не из непосредственного же откровения? Поистине надо предполагать, что они получили их прямо через вдохновение свыше, так как эти сведения не могут быть результатом практики врачей, которые, как известно, считают ниже своего достоинства предписывать против какой-либо болезни лишь одно отдельное простое лечебное вещество без всякой примеси и скорее дадут умереть больным, скорее оставить на веки лечебную науку в неведении, чем откажутся от своего права ученых предписывать искусно составленные формулы».
«Большинство выставляемых достоинств простых лекарств первоначально проявлялось лишь в практике домашних средств, и речь о них заведена была простым народом или людьми несведущими… Эти голые данные собраны весьма недавно, поверхностно и беспорядочно, пополам с суеверием и догадками, старыми составителями лечебных травников: Маттиоли (Matthioli), Табернемонтан (Tabernamontan), Гезнер (Gesner), Фукс (Fuchs), Лонисер (Lonicer), Рей (Ray), Турнефор (Thurnefort), Бок (Восk), Лобель (Lobel), Турнейссер (Thurneisser), Kлузиус (Clusius), Боген (Bauhin) и т.д., в связи с тем, что по этому предмету набрано было в том же духе и из неизвестных источников
— 108 —
Диоскоридом; и этими-то не выдерживающими критики сведениями наполнили нашу мнимоученую фармакологию; каждая списывала с другой, вплоть до нашего времени. Вот каково было ее происхождение (не очень-то заслуживающее доверия)».
«Немногие книги, которые составляют в этом отношении исключение (Бергиус и Куллен), тем беднее в указаниях лекарственных свойств: от них узнаешь мало положительного, так как они большей частью, особенно второй, выпускали (все) шаткое и неопределенное».
Подобные суждения об аллопатической фармакологии впоследствии можно во множестве найти в литературе; ими можно бы наполнить целую книгу. Но во времена Ганемана это было делом неслыханным или «наглостью», как уверяли аллопаты. Со времени Парацельса ни один врач не осмеливался доказывать с такой прямотой и таким мужеством всю негодность образа действий тогдашних врачей.
«Надо же когда-нибудь громко и публично высказать это, — писал он в одной анонимной статье1 в 1808 году, после того, что он уже в течение 20 лет обращал внимание своих сотоварищей на недостатки врачебной науки, — и да будет заявлено открыто и во всеуслышание: наша лечебная наука нуждается в коренном преобразовании с головы до ног. Делается то, чего не должно бы быть, а то, что всего существеннее, упускается совершенно из виду. Зло это стало настолько опасным, что благонамеренная мягкость Иоганна Гусса не поможет делу, но необходимо, чтобы пламенная энергия второго Мартина Лютера, несокрушимого, как скала, извела окончательно всю старую закваску».
«Ни одна наука, ни одно искусство, даже ни одно ремесло не ушло так мало вперед со своим веком, и ни одна наука не закоснела настолько в своем прежнем несовершенстве, как врачебная наука».
«Следовали то одной, то другой моде, то одному, то другому учению, и если новейшее казалось непригодным, возвращались к старому (уже прежде заброшенному). Лечили всегда не на осно-
———————————————————————————
1 Allg. Anz. d. D. № 207
— 109 —
-вании выработанных правил, а по личным взглядам, из коих каждый был тем хитрее и ученее, чем менее он был пригоден, так что мы ныне дошли до того, что хотя имеем злосчастную возможность безнадежно выбирать себе один из методов, которые почти все одинаково бессильны, но не имеем никакого определенного руководства для своих действий, никаких твердых правил лечения, которые были бы признаны наилучшими. Каждый поступает так, как преподает его школа и как указывает ему воображение, и каждый находит в неисчислимом запасе разных мнений представителей, на которых он может сослаться».
В заключении своего сочинения «О достоинствах спекулятивных лекарственных систем» он восклицает: «Вот истинное, но ужасающее состояние прежнего врачебного искусства, которое при обманчивом обещании блага и здоровья подтачивает жизнь многих земных жителей. О, если бы мне посчастливилось указать лучшей части врачей, сочувствующей страданиям наших братьев и жаждущей возможности помочь им, более ясные принципы, ведущие прямо к цели!».
Испытание лекарств на здоровых организмах
Не подлежит сомнению, что искони века производились испытания лекарств на здоровом теле. «Но, — говорит Ганеман1, — со времен Диоскорида во всех materiis medicis (фармакологиях), вплоть до новейших сочинений этого рода, почти ничего не говорится об отдельных лекарствах, о том, каково их специальное, существенное действие, и кроме указаний на предполагаемую пользу их против того или другого патологического названия болезни, упомянуто лишь: содействуют ли они отделению мочи, испарине, выхаркиванию мокроты или месячному очищению, и особливо, производят ли они очищение желудка через пищепроводный или кишечный канал верхом или низом, так как практикующие врачи издавна помышляли преимущественно о выделении извест-
———————————————————————————
1 «Органон», 1833, стр. 18
— 110 —
-ного материального болезненного вещества и разных острот, которые, как предполагалось, лежали в основании болезней».
В этом отношении, как указывает Ганеман, было мало исключений, каковы: Конрад Гезнер, Штёрк, Куллен, Александер, Косте и Виллемет. О Галлере Ганеман также отзывается с похвалой по поводу его предложения исследовать силу лекарств посредством испытания их на человеческом организме. Но и эти лица испытывали лишь вразбивку; ни один из них не приступал к делу систематически.
Ганеман первый обратил это испытание в метод.
Мы видим, что уже в 1790 году Ганеман делал опыты с лекарствами на своем собственном теле. В 1796 году он пишет в «Журнале Гуфеланда»1, что отыскивание специфических средств2 есть самая желательная и похвальная задача, но жалуется на полный недостаток каких-либо данных для их нахождения, ненадежным путеводителем к чему пока служил только опыт. «Нам остается только одно — испытать лекарства, подлежащие исследованию, на собственном теле. Эту необходимость сознавали во все времена, но обыкновенно вступали на ложный путь, применяя их, как выше упомянуто, лишь эмпирически и наугад прямо к болезням». Таким путем, разъясняет он далее, особенно при многосоставных смесях, не могло быть собрано много достоверных указаний опыта.
«Истинный врач, которому дорого усовершенствование его искусства, должен руководствоваться относительно лекарств лишь двумя данными:
Во-первых: какое действие производит каждое из лекарств само по себе, в том и другом приеме, на здоровое человеческое тело.
———————————————————————————
1 II St. 3 S. 465 f.
2 Мы тут должны вперед заметить, что слово «специфический» в гомеопатии имеет другое значение, чем у аллопатических терапевтов. Последние разумеют под специфическими средствами такие, которые направлены против определенной болезни. Таким образом, хинин у них специфическое лекарство против перемежающейся лихорадки, меркурий — против сифилиса и т. д. Врач, который ищет одного средства для определенной формы болезни, впадает в рутину. Гомеопаты называют специфическими такие средства, которые могут при известных условиях иметь влияние на определенные органы и ткани, и лишь на эти, а не на другие.
— 111 —
Во-вторых: чему научают нас наблюдения над его действием при той и другой простой и сложной болезни».
Он рекомендует для исследования действия лекарств на здоровом теле самоиспытание и изучение истории отравлений. «Полное собрание сведений по этому предмету, с заметками о степени доверия, заслуживаемого лицами, сообщившими таковые, было бы, если я не очень ошибаюсь, сводом основных законов лекарствоведения, ее священной книгой откровений…».
Он усердно трудился над испытанием лекарств на самом себе и на других лицах, предоставлявших себя в его распоряжение, над собиранием историй отравлений и над сопоставлением добытых выводов в учении о лечебных средствах, которое было бы свободно от всяких предположений и опиралось бы исключительно на опыт.
Его стремления были направлены к тому, чтобы положить основание физиологической фармакологии.
Первая попытка его в этом отношении была озаглавлена «Fragmenta de viribus medicamentorum positivis», Lipsiae 1805, и в этом сочинении он расположил в систематическом порядке результаты своих испытаний и исследований. Сам он говорит о них в предисловии: «Nemo mе melius novit, quam manca sint et tennia». Между тем, достаточно самого поверхностного взгляда на этот сборник, чтобы убедиться, с каким трудолюбием и искренностью убеждений он работал над ним. Книга эта состоит из 2 частей, из коих первая обнимает 269 страниц, а вторая, включающая в себе оглавление первой, 470. Исследованные здесь лекарства, действие коих он частью испытал на самом себе, а частью вывел из других токсикологических наблюдений, по порядку суть следующие: Aconitum Napellus, Tinctura acris («Causticum» Ганемана), Arnica, Belladonna, Camphora, Lytta vesicatoria (Cantharides), Capsicum annuum, Chamomilla, China, Cocculus, Сuprum vitriolatum, Digitalis, Hyoscyamus, Ignatia, Ipecacuanha, Ledum palustre, Helleborus niger, Mezereum, Nux vomica, Opium, Pulsatilla, Rheum, Stramonium, Valeriana, Veratrum album.
В том же 1805 году он говорит в своей «Опытной