— 124 —
ανθρωπον (Basil. 1538. frob. fag. 72 lin. 35) говорит замечательныe слова: δια τα ομοια νουτοζ γινεται, και δια τα δμοια προζφερομενα εκ νοσεοντων δγιαινονται. После этого он также перечисляет: Detharding’а, Major’а, Brendelius’а, Dankwerts’a, к которым он в «Органоне» присоединяет еще Bertholon’a, Thoury, Storck’a и датчанина Stahl’я. В «Журнале Гуфеланда»1 он в 1807 году говорит: «А если иногда какой-нибудь мудрец осмеливался противоречить несколькими робкими словами и предлагать нечто подобное «Similia Similibus», то на это возражение никогда не обращали внимания».
В «Органоне» Ганеман позднее прибавляет: «Я привожу эти выдержки из сочинений писателей, уважающих гомеопатию, не в качестве доказательств основательности этого учения, которое само по себе твердо установлено, но чтобы избегнуть упрека в том, будто я умолчал об этих предугадываниях, с целью обеспечить за собою первенство этой идеи». Но он имел основание говорить2: «Никто доныне не преподавал этой гомеопатической системы лечения»; он поставил ударение на слове «преподавал». В 1807 г. он в журнал Гуфеланда старался подтвердить3 свой лечебный принцип весьма богатой казуистикой из наблюдений прежних врачей, и тем присоединил к имевшимся уже доказательствам еще новые. Но и тут его увлекло усердие; выбор его доказательств был сделан не довольно тщательно, так что противники с легкостью могли в некоторых случаях уличать его в поспешности.
———————————————————————————
1 Вd. 26 St 2. S. 5 u. 6
2 Organon 1 Aufl. S. V.
3 Fingerzeige auf den homöopathischen Gebrauch der Arzneien in der bisherigen Praxis. Bd. 26. St. 2. S. 5-43
— 125 —
Таким же образом он выступает и в разных других местах, как, например, в 1800 году в введении к «Сокровищнице лекарств» (Arzneischatz): «…И таким-то образом, как самостоятельным существам со свободной волей, каждой составной части в полном рецепте предназначается особая задача vel invitissima Minerva Hygeiaque, а также и по другим соображениям. Ведь для составления рецепта по всем правилам искусства нужно иметь в виду весьма многие ученые соображения. Нужно удовлетворить тому и другому показанию, противодействовать 3-м, 4-м и более симптомам посредством стольких же различных средств. Обдумай, Arkesilas, сколько средств нужно тут искусно нагромоздить, чтобы сразу повести нападение на все пункты. Против позыва к рвоте — одно, против поноса — другое, против лихорадки по вечерам и ночного пота — опять иное, и больной так слаб, нужны при этом и укрепляющие средства и даже несколько различных, чтобы то, чего одно (нам неизвестное) не сделает, совершило бы другое».
«А что было бы, если бы все симптомы происходили, как это почти всегда бывает, от одной причины, и существовало бы одно лекарственное вещество, которое удовлетворяло бы всем этим симптомам?».
Но для составления правильной картины болезни он требовал подробного исследования больного и всех болезненных явлений. Так он пишет в 1805 году в «Опытной медицине» (Stapf, II. 11-16): «Сущность каждой болезни, каждого отдельного болезненного случая, насколько она нужна нам в видах лечения, выражается наличными признаками, каковыми они представляются истинному наблюдателю во всем своем объеме, в своей связи и последовательности».
«Определивши таким образом все наличные, доступные наблюдению признаки болезни, врач нашел и саму болезнь, и имеет полное понятие о ней, необходимое для лечения ее».
«В основании лечения должна лежать точная картина болезни во всех ее признаках и затем, там, где это возможно, исследование предрасполагающих причин ее возникновения, для того чтобы рядом с лекарственным лечением быть в
— 126 —
состоянии удалять и последние, и предупреждать возвраты посредством улучшения образа жизни».
«…Больной жалуется на появившиеся у него страдания, ближние его рассказывают о состоянии при этом, врач видит, слышит, чувствует и т. д. что в нем изменилось и стало необычным, и сопоставляет все это в надлежащем порядке, чтобы изобразить себе картину болезни».
На последующих страницах Ганеман дает еще пространные указания о том, какие вопросы должны быть предложены больному и какие исследования следует произвести. Сам он вел подробнейший журнал больных. Относительно каждого отдельного пaциeнтa он подробно записывал себе историю и ход болезни до мельчайших явлений и отступлений от здорового состояния. Поэтому он допрашивал больных весьма долго, иногда по целым часам. Кроме того, он справлялся о гигиенических условиях помещения, об образе жизни, о приготовлении пищи, распределении времени и т. п.1, и все это в то время, когда за немногими исключениями все врачи ограничивали свою деятельность относительно внутренней медицины писанием рецептов.
Эти исследования болезней производились им все с большей тщательностью, так как он с течением времени все более проникался убеждением, что каждая болезнь имеет индивидуально своеобразный характер. Уже давно мы видели в нем врага всякого схематизирования и обобщения, как читатель узнал уже из его собственных слов2. Дадим здесь место еще лишь нескольким характеристичным замечаниям Ганемана из его «Сокровищницы лекарств» (Arzneischatz) 1800 года, в которых он настаивает на точном диагнозе и на исследовании индивидуальных отличий в болезнях: «Я также сожалею и о том, что не различают многих родов водянки и толкуют все об одной водяной болезни. Разделение ее на лейкофлегматическую и воспалительную еще весьма недостаточно, так же мало, как и
———————————————————————————
1 Сf. Hahnemann’s Leben von Albrecht, Leipzig 1875. S. 90. ferner Elias, hom. Gurkenmonate, Halle, 1827. S. 29.
2 Сравн. кроме того «Словарь для аптекарей» II, стр. 88, также II, ч. 2, стр. 62 ,101, 123, 151, 162: «Врач, который при каждой боли, каждом кашле или поносе прибегает к опиуму, принадлежит к высшему классу шарлатанов». Стр. 206, 244, 322, 327, 350, 356, 358, 364, 393, 399, 432, 450, 469.
— 127 —
разделение умопомешательства на манию и меланхолию. Что бы мы сказали о ботанике, который не знал бы другой разновидности в растениях, как различие деревьев от трав» (стр. 1).
Рекомендуют корень Pareira. Ганеман говорит: «Так против всех бесчисленных страданий в почках и против каменной болезни? Должно быть чудесное средство, если оно может исцелить все это!» (стр. 227).
Упоминается об употреблении хинной коры в одном определенно и точно указанном случае. Ганеман пишет: «Одно такое единичное точное определение случая применения известного лекарственного средства стоит целой объемистой книги эмпирически скученных, хотя искусно выточенных рецептов» (cтр. 202). Говорят о времени применения и продолжительности действия хины и при этом приводят мнения лучших врачей, Куллена (Cullen), Верльгофа (Werlhоf), Мортона (Morton), Тальбора (Talbor) и т. д., которые противоречат одно другому. Ганеман замечает: «Как точны должны были быть наблюдения врачей, если они относительно одного из самых обыкновенных употребительнейших средств, хинной коры, при болезни, границы коей весьма ясно указаны характеристичными признаками — перемежающейся лихорадке — после 160-летнего применения еще даже не знают ни того, в какое время лучше всего давать ее, ни вообще как долго продолжается ее действие! (Я находил, что сила ее прекращается в исходе 20-го часа). Как же они могут осмеливаться давать нам верные наставления о действии гораздо реже употребляемых средств при гораздо менее определенно охарактеризованных болезнях!» (стр. 245).
Ромашка, мирра и поташ смешиваются против перемежающейся лихорадки. Ганеман замечает: «Эти односторонности не доведут нас до истины. В вышеуказанном эмпирическом порошке цвет ромашки был, конечно, сильнейшим из составных частей, который имеет гораздо лучшие противолихорадочные свойства, чем мирра, особенно при тех видах перемежающейся лихорадки, в которых кроме наружного или внутреннего жара бывает одновременно и озноб. При недостатке в точных семиотических отличиях наши врачи остаются мнимо-учеными шарлатанами» (стр. 258).
— 128 —
«Порошок», состоящий из нашатырного цвета (Eisensalmiakblumen) и нашатыря, по 8 гран каждого, 3-х гран ржавчины, 10 гран горчанки — такой порошок принимать два раза в день против перемежающейся лихорадки. Ганеман говорит: «Опишите нам точно тот род перемежающейся лихорадки, от которой поможет эта странная смесь. Почему именно по столько-то гран каждого вещества? Разве пифийский оракул указал эти пропорции, которые мы теперь должны считать откровениями? Если при употреблении у того или другого лица произойдет несчастный случай, то какой составной части, подлежащей исключению, нужно будет приписать его? К чему еще отдельно нашатырный цвет, когда нашатырь и ржавчина уже сами в желудке разлагаются на хлористое железо и нашатырный спирт? На эти вопросы ответа нет! Мы должны давать его, каким он есть, в неопределенных перемежающихся лихорадках. Sic bene placitum. Блаженны верующие, не рассуждая» (стр. 265).
Дается предписание об одном «легком, приятном и дешевом желудочном лекарстве». Ганеман замечает: «Нельзя себе представить ничего более эмпирического, как выставление какого-либо средства во всяких случаях безусловно как желудочное лекарство. Не более этого общими и эмпирическими были те похвалы, которыми наделяли лекарства Никандер (Nikander), Диоскорид (Dioscorides), Ларгус (Largus), Мацер (Масеr) или жалкой памяти салернитанская школа. Скоро ли настанет свет? Сомневаюсь» (стр. 278).
Во введении (IV, примечание) Ганеман пишет: «Ленивое невежество во все времена искало специфические средства, т. е. такие, которые излечивают целый класс болезней, например, перемежающуюся лихорадку вообще и без обособления отдельных случаев. Но таких средств уже по самой природе предмета не может существовать, так же, как не может быть и одного-единственного всегда годного способа для самой усовершенствованной выделки меди на заводах из столь различных руд, в которых этот металл встречается в природе в виде многоразличных соединений. Таких всеобщих средств не может существовать. Но для каждого индивидуального случая болезни в
— 129 —
природе есть особое своеобразное, так сказать, созданное для него средство, которое скорее могло бы называться специфическим»1. В 1805 г. в «Опытной медицине» (Stapf, II, 10) Ганеман утверждает следующее: «Поэтому и происходит, что за исключением тех немногих своеобразных болезней, все остальные разнородны и неисчислимы и не столь различны, что каждая из них встречается в миpe почти только один раз, и каждый болезненный случай должен быть рассматриваем (и пользуем), как особая индивидуальная болезнь, которая еще никогда не случалась в том виде, как в этот раз, на данном лице и при этих именно обстоятельствах, и точно такой же никогда в мире более не встретится». Этот взгляд очевидно заходит слишком далеко и даже самим Ганеманом не проводится так строго. Он желал даже уничтожения отмены самих названий болезней, но говорит следующее: «Мы замечаем несколько болезней, происходящих всегда от одной и той же причины, например, миазматические» (в то время еще не делали отличая между контагием и миазмом), «собачье бешенство, венерическая болезнь, левантийская чума, желтая чума, оспа, корь и некоторые другие, которые имеют то отличие, что остаются своеобразными и, происходя от одной, всегда одинаковой причины — заражения, всегда имеют один и тот же характер и ход, если не считать некоторых случайностей от побочных обстоятельств, которые не изменяют их сущности»! Это объяснение, сопоставленное с предыдущим, обнаруживает непоследовательность, в которую он впал, вследствие неудовлетворительного состояния диагностики того времени.
Несмотря на это, Ганеман имеет еще и ту заслугу, что он настаивал на строжайшей индивидуализации как необходимой задачи врача, и внушал это врачам с такой силой убеждения, как никто другой. Схематизирование так удобно и соблазнительно, что большинство врачей склоняется к нему. Ганеман все вновь указывал на индивидуализацию и систематически преподавал таковую в своих многочисленных сочинениях.
———————————————————————————
1 Ср. еще там же 184, 241, 233, 268, 276, 291, 293, 302.